У него пронзительно голубые глаза и тихий спокойный голос. Когда он улыбается, мне тоже хочется улыбнуться – и не только мне: он из тех людей, которые летят и зовут за собой других в полет. Им хочется верить, за ними хочется следовать. А за ним – как ни за кем другим. Нет, вы не улыбайтесь и не смейтесь. Я говорю правду, исключительно правду. Да, я могу сочинять и лгать, но только не о нем.
Он мне кажется высшим созданием, чем-то, к чему хочется вечно стремиться, тянуть руки, даже прикасаться, и со светлой печалью и легкой грустью обнаруживаться, что он ускользает, поднимаясь еще выше. И поднимает тебя вместе с собой.
Одним своим присутствием он делает мир лучше: яснее и светлее.
* * *
Мне кажется, что он томится, тяготится чем-то. Что-то его терзает – тоска? боль?
Альбус, что же могло произойти с тобой? Что может мучить тебя, заставлять неожиданно отводить взгляд, морщить лоб, как от неожиданного приступа боли?
Что могло так надломить тебя?
Ты больше не зовешь за собой, ты отталкиваешь от себя всех, кто хочет приблизиться. Мягко, ненавязчиво, но отталкиваешь. Как будто говоришь: «Простите, я не могу. Мне очень жаль, но я действительно не могу».
Почему Альбус? Почему?!
Почему ты похож на птицу, которой подрезали крылья, и она не может больше делать то, что умела лучше всего, то, для чего была рождена, - летать?
Почему?..
* * *
Теперь я знаю ответ. Но я по-прежнему не понимаю: почему?
Неужели ты думаешь, что так можешь искупить свою вину, помочь чем-то своей сестре?
Неужели я ошиблась в тебе? Как одно глупое недоразумение смогло сделать из тебя тряпку, способную лишь на терзания и сожаления о прошлом?
Ты же летал!
Избавься от нелепых эмоций, от глупых чувств. Взмахни «крыльями» и лети.
Лети далеко, лети вперед, лети, не оглядываясь.
Лети и веди на всех за собой!
Твой друг ведь еще способен на это, неужели ты хуже него?!.
* * *
Ты говоришь, что не можешь вести людей в бездну, в которую сам неминуемо сорвешься и из которой они не смогут выбраться.
Я не верю тебе, но если даже оно и так, то почему нет?
Умереть счастливым – это высшее благо.
Ты говоришь, что заплатить за свое безоговорочное, безудержное счастье жизнями тысяч и тысяч людей не можешь.
Я опять тебя не понимаю…
Лететь и разбиться, стремясь к Солнцу, – чего еще можно пожелать?
* * *
Это конец. Ты не летишь и уже никогда не полетишь. Ты не сможешь расправить крылья даже перед смертью.
Ты все еще сможешь вести за собою людей, но не всех, слишком многие останутся равнодушны к твоим словам, твоим жестам.
Ты еще не раз пожалеешь о том, что отказался от своего дара, будешь опускать в отчаянии руки, закрывать лицо ладонями, тереть виски и убеждать себя, что все это – для всеобщего блага…
Я не хочу этого видеть. Я выбираю для себя другой путь…
* * *
Да, для всеобщего блага. Разумеется. И, разумеется, я еще не раз пожалею так, как жалею сейчас, когда тебя, мой дорогой друг, моя нежно любимая Эллис, больше нет на свете, когда я не смог удержать тебя от твоего первого и последнего в жизни полета вслед за Гриндевальдом.
Ты «разбилась» после него.
Твое право.
Люди могут летать. Если они хотят, то пусть делают это. Пусть отрываются от земли и уходят в неизведанное.
Пусть не один человек, пусть не два, пусть сотни.
Если хотят – пусть летят.
Но пусть они хотят по-настоящему, пусть они понимают, на что идут; пусть это их влечение к полету будет истинным желанием, а не роковой ошибкой попавшей под чье-то очарование души.
Я, со своей стороны, приложу все усилия, чтобы выбор был осознанным.
Я стану преподавателем, а потом и директором. Я буду учить детей. И пусть за мной не пойдут все, но те, которые захотят услышать меня и пожелаю по жизни идти, а не скользить по ее краю в каком-то совершенно безумном танце, - они последуют за мной…
Ради этого я живу и буду жить, и непреходящей тоски по утраченному дару порабощения у меня не будет, только порой злость на себя то, что когда-то позволил себя увлечься. Но и она, я верю, когда-нибудь исчезнет...
КОНЕЦ.
