АссКЛит

Лежу, думаю, что же Ваньке такого подарить, чтобы понравилось и запомнилось. Вышла на улицу. Сижу на крылечке, курю. Так и эдак прикидываю. Торт – съест и забудет, да торт и так будет. Очередную машинку – а у нас их столько, что третью коробку из-под телевизора набиваем. Какую-нибудь тряпку – да что он, девчонка? Велосипед? А если парня в Тулу отправят, куда его запихнут? Докурила, в духоту идти неохота – ночь теплая, ласковая, собаки угомонились, только вдалеке где-то гитара бренчит и пьяный выводит блатные куплеты.
Тут слышу – в небе шум птичьих крыльев. Что-то черное и огромное налетело в ночи, обдало струями темного ветра, звякнуло когтями о жестяную крышу и пропало. Не помню, как оказалась за дверью, увидела себя со стороны, что засов закидываю и дужку замка впихиваю дрожащими руками. Опомнилась. Сходила за фонарем, прихватила кочергу, встала в прихожей. Прислушалась. Тихо. Не слышно даже, как пьяный бренчит. Просочилась за дверь. Странно – страха не стало. Только жгучий интерес, что же это за ночная птица такая? С размахом крыльев, как у птеродактиля. Хотя – чего только ночью не причудится. Включила фонарь, обошла пристройку. Никого и ничего. На площадку не пошла. Вернулась на крыльцо. Поднимаясь, задела что-то ногой, оно глухо стукнуло о край ступени. Наклонилась – пластмассовый пистолет. Странно, у моих такого не было. Я взяла игрушку домой, прошла в мастерскую и положила на раскройный стол. Включила свет, и окна из таинственно-сизых превратились в глянцево-черные зеркала, отгораживая ночной мир от меня. Опустила шторы.

Игрушка как игрушка, разве что выполнена реалистично. ТТ, форма и размер визуально совпадают. Видно, не новая – вся в мелких царапинах, черная пластмасса без блеска, затерта до потери мелких деталей. На рукояти каким-то чудом сохранилась выпуклая надпись – «Сделано в СССР 1руб.70коп.» Ну-ну, а как мы стреляем? Пистонами, или, может, пробками? Пластмассовых пулек тогда вроде не было. Ах, вот оно что – щелчок производит внутри несложный механизм, который будто бы не сносился в течение долгой эксплуатации. Или им не пользовались? Так или иначе, но вещь забавная и вполне сгодится в качестве добавки к подарку, который сам пришел мне на ум. Ребятам надо подарить шахматы, хватит им в карты резаться, пора шевелить извилиной.

Вот и седьмое июля – Ванькин день рожденья. С утра пекли торты, жарили кур, Лелька настрогала салатов, я смоталась в спортмагазин – купила магнитную доску с шашками-шахматами-нардами. Потом решила, что маловато будет, и разорилась на футбольный мяч. Ну, не профессиональный, но вполне сносный, и, сволочь, дорогой, дороже шахмат в восемь раз. Теперь каждая из нас что-то подарит.

Праздновали с семи вечера до шести утра. Ночь провели на улице – жгли костер, пекли картошку, пели песни, несли чепуху. Маринка явилась на полчаса, наговорила глупостей, пихнула сыну футболку, чмокнула в щеку, хлопнула стопку водяры и слиняла во тьму. Лелька хмыкнула. У нее детей не было и, видно, не будет – издержки бурной молодости. Сейчас она тайно пускала слюни, увидев, как я без усилий увеличила свой выводок вдвое.
От Лельки был мяч, от меня – шашки-шахматы, от Анютки – пистолет. Мой подарок был встречен с недоуменьем, ничего, посмотрю на тебя, когда пойдут затяжные дожди, и площадка станет грязным болотом. Мяч был благосклонно принят и Лелька наклонилась для благодарного поцелуя. А с пистолетом Иван не расстался даже тогда, когда утром добрел до постели.

На завтра все, кроме меня, отсыпались. А мой день был поделен между кофеем, уборкой и тупыми мыслями по поводу мелких вставок из омерзительной в раскрое металлизированной парчи. Вылив очередное ведро грязной воды и запалив обещанную себе еще с утра сигарету, я прилипла плечами к сочащейся жаркой смолой золотистой вагонке, разгибая несчастную спину. На поселке надрывался молодой петушок, произнося из четырех слогов только два с половиной, на проспекте натужно стучал компрессор, у новых соседей лаялись кавказцы. Что-то в их лае мне показалось странным – может, последняя степень озверения и хлюпанье глоток. Подперев поясницу, проковыляла к забору. На дровах сидела Анька и дразнила собак башмаком. Качая его на большом пальце, она опускала ногу за забор и ждала, когда каждый кабздох хоть по разу подпрыгнет. Рядом с дровами застыл Иван с неподдельным обожанием на лице и пистолетом в ладошке.
- Это что у вас тут за цирк? – тихо спросила я, чтобы Анну не испугать.
- Какой цирк? – моя дочь среагировала удивительно быстро, - Я тут сижу, ничего не делаю, а они, гады, брешут.
- Да я уж вижу. Они, думаю, тебя запомнили хорошо. Как сбегут из загона – берегись на улицу выходить, разорвут тебя в клочья.
- Да ладно, мам, насмотрелась ты ужастиков.
- Я предупредила. А теперь – марш домой, убирать свои свинства.

Что-что, а убираться они ненавидят. Интеллигенция вшивая. Лучше будут книжки друг другу читать – один читает, другой понимает, еще слишком много усилий тратится на освоение текста. Я предполагала, что, войдя через полчаса, застану их с очередным томом Гамильтона или Желязны, но они проявились и сами. Зашли в мастерскую и, вытянувшись, как по команде, отрапортовали, что работа, мол, сделана, а нельзя ли им пойти погулять. Отвечаю, что можно, только пусть идут по проспекту, а не шляются по закоулкам. Анька, вижу, скривилась, она у нас первопроходец, опять куда-нибудь заведет. И спорить с ней бесполезно. Обращаюсь к Ивану. «Слушай, - говорю, - Сусанин, если заплутаете, буду искать вас с милицией, и станут над вами все потом потешаться».
Склонил голову, согласился. Такого бы мне сына…
Убежали.
Я легла подремать, да какой уж тут сон – четыре часа пополудни. Снится всякая гадость. Встала, потянулась за сигаретой. Дала себе по рукам. Натянула штаны поверх купальника – получилось весьма сексуально, по дороге макнула голову в дождевую воду – лицо посвежело, волосы – с эффектом и без всяких гелей, вобщем, можно на люди выходить. Запереть только Лельку, а то как бы ее не украли…

На проспекте моих детей, конечно же, не было. В магазинах (их там четыре), тоже. На кино я денег им не давала. Значит, либо на речке, либо на заводской свалке. Решила вернуться к себе, попроще одеться, а то бог знает где придется полазить. Подходя к Дому пионеров, услышала захлебывающийся лай.
Не знаю, как там другие, а я в таких ситуациях действую на автомате. Словно со стороны, вижу, как выломав из забора тычину, несусь рысью на звук, прикидывая, сколько может там быть кабыздохов. Против Аньки с Ванькой. Что это они опять собак раздразнили, у меня нет ни малейшего сомнения.

Заворачиваю за угол, вижу:
Немая сцена.
Анна стоит, вжавшись спиною в забор, впереди, вполоборота ко мне – Иван, игрушечный пистолет у него в руке, и только что не дымится. Кабздохи позорно драпают на поселок, а еще один валяется на боку с разверстой пастью. Что он сдох – несомненно, пустые глаза остекленели, язык вывалился из пасти, и что-то темное течет из нее на траву.
Уф…
- Что произошло, кто нибудь мне ответит?! Нахрена вы поперлись на эту сторону? Что, другого входа, что ли, нету? И что это у вас за покойник валяется? Кто и чем его так угостил?
- Во-первых, тетя Валя, там заперто. Во-вторых, мы собак не дразнили, они сами выскочили. В-третьих, я выстрелил – он и упал.
- Из чего выстрелил?
- Из этого, - показывает дареный пистолет.
- Чушь какая-то…
Подхожу к собачьему трупу, переворачиваю его доской. Естественно, ни одной дырки на шкуре.
- А вы его до этого палкой не били?
- Нет, теть Валь, у нас палки не было. Я хотел его попугать, и вот как оно вышло.
- Ладно, пошли домой, там поговорим. А пистолет пока мне дай, от греха подальше.

Дома повторилось то же самое – Анна упорно отмалчивалась, а Иван повторил слово в слово, что впаривал мне у забора. Я оставила их под присмотром Лельки, злой и похмельной, сама отправилась тестировать игрушку на предмет убойной силы.

Собачники наконец-то окопали забор монтажной сеткой на глубину в полметра. Испугались, гады, что кто-то их кабыздохов начал мочить! Поселок вышел из глухой осады, народ словно с цепи сорвался. За это время люди соскучились друг по другу, зачастили в гости. Ко мне пришли мать с сестрой, упрашивали домой вернуться.
- Ты хоть можешь сказать, на что обиделась? – выговаривала мне мать, - Вечно ты молчишь, догадывайся за тебя. Ребенку лучше дома, среди родных, на свежем воздухе, а тут что – завод рядом, пылища, вонища.
- Правда, Валь, убеди хоть Анну вернуться, а то мать без нее так скучает.
Ну, как им объяснишь?
- Анют, - говорю, - Скажи мне по-правде, где тебе лучше, здесь или дома?
- Здесь, конечно. А что такое?
- Да вот бабушка к себе зовет, говорит, соскучилась.
- А мы с Иваном ее навещать будем, правда, Вань?
- Правда. Овчарок больше не выпускают, а дороги мы переходим очень осторожно!
- Мама, а ты с этим согласна?
Мать с недоверием оглядывает Ивана, потом все же кивает.
- Это что, ее хахель? - спрашивает меня потом, наедине.
- Что ты, мама, хороший друг. Им вдвоем веселее.
- Ерунда какая-то. Развращаешь ты дочку. Девочки должны дружить с девочками, мальчики – с мальчиками. Ну чему он ее научит?
- Ничему такому, чему бы она не научила его. Они вместе растут уже пятый год, а ты только заметила.
- Ну, тогда они были маленькие, а теперь он какой-то…
- Какой?
- Здоровый, как бык. Я бы ему лет десять по виду дала, если не больше.
- Это наша Анька маленькая уродилась. В тебя, видно.
- Мал золотник, да дорог!
- Свое – не пахнет, уж лучше скажи.
- Ну, тебя, Валька. Все испохабишь!

Стали Анна с Иваном бабушку навещать. Бабушка у нас работящая, весь день на заводе сторожит проходную, а все равно прут. Уж, кажется, что можно утащить с железобетонного завода – находят! Мать приходит домой, и с порога начинает ругаться. Сестра не молчит, орев на весь поселок стоит, а Ванька с Анькой их разнимают. Подзывает меня раз Иван после этих разборок и говорит, дескать Аниной бабушке надо с завода уходить, все равно ведь не платят. Чем же, спрашиваю, ей тогда заниматься? Огород у нас маленький, на четыре семьи поделенный, шесть соток для такой лосихи – не труд. Хуже ведь злиться будет. А вы, отвечает, ей корову купите – вот и будет заделье.
Корову – не корову, а купили козу. Комолую, с зааненской кровью. Хороша! Морда хитрая, шерсть лоснится, а ласковая, будто кошка! Мать мою враз изменила. Мама козу пасет, раздаивает, чешет-гладит, веники для нее ломает, мои двое – хвостиками бегают. Смотрю, Иван стал у дяди Саши учиться траву косить – это, говорит, я сено запасать буду. А читать совсем перестали. Скоро в школу, а они будто и не рвутся, по перелескам носятся, ветки ломают – кто больше. Ладно. Насутулиться за партой еще успеют. Пусть догуливают.

А на поселке еще двое гуливанят, никак не угомонятся. Два брата – Миха да Леха Бадановы, их еще Бодунами кличут. Оттого, что трезвыми их не видели никогда. Вот уж здоровы, не лоси – медведи. Морды такие, что в дурном сне привидятся – вонючими портками не отмахаешься. Ужрутся, как свиньи, и ко всем пристают, морду набить охота, а некому – нормальные люди, как их увидят, сворачивают на другую улицу. А им это не в кайф – злость куда-то выплеснуть надо. Начали стекла бить, в огород заберутся – не столько своруют, сколь разорят. У бабы Маши петуха убили, когда им спать не давал, так еще пятерых кур задавили, сетку на загоне порвали, потом весь поселок ловил леггорнок, как перепелок. Я матери говорю, мол, ты пока Милку свою не паси, мы ей травы накосим, но разве ее убедишь? – поперлась к речке. Туда, говорит, Бодуны не ходят.

Я до четырех свою работу сделала, крой девчонкам сдала, Лельке отзвонилась – и на речку, а то в сердце кошки когти вострят. Через мост перешла, матери все не видать, до старицы добежала, а там Бодуны нашу козочку на веревке тащат, мать моя в Леху вцепилась и голосит. Говорила же, дома сиди!
Я с разбегу Мишке под колено мыском башмака, он не ожидал, повалился. Милка вырвалась, и чесать! – не догнишь!
Миха поднялся. «Все, - смеется, - Дура, ты нарвалась». И в морду мне кулаком. От этого я увернулась, а следующим – прекардиальным меня с ног свалили, боль за грудиной дикая, а заорать – воздуха нет. Опять вижу картину всю сверху. Эти двое меня лежачую ногами мултузят, мать пытается их оттащить, а с пригорка бегут Анька да Ванька, и пистолет при них. Ванька остановился.
- Сволочи! – орет, - Вонючки! Петухи недопедренные! А ну, кто со мной справиться сможет!
Братья отвлеклись, обернулись. Иван, не будь дурак, поднимает игрушку и спускает курок. Леха, захрипев, валится рядом со мной, Михаил к нему наклоняется, а Иван уже рядом стоит и пистолетом помахивает.
- Что, тоже хочешь? А ну, брысь под лавку, пока живой!
Михаил, выпучив глаза, медленно поднимается, разворачивается и дует к реке…

Долго мне морду потом собирали. Хорошо, Лелька за меня проплатила, месяц я в Москве в Институте пластической пролежала, потом еще полгода туда раз в две недели моталась. Здорово сделали, только паспорт менять пришлось – из-за фотокарточки. А Леха копыта откинул – нашел на него, таки, батька кондрат. После того «выстрела» прожил он часа полтора, не приходя в сознание, и сдох в районной больнице. На Новый Год и Миха преставился – замерз по пьяни на братней могиле. Что его ночью на кладбище потянуло? Мне не до этого было, а когда сопоставила – крепко задумалась.

Во-первых, пистолетик – явно «дареный». Нашелся он на ступеньках, а уборщица крыльцо каждый вечер метет, не могла не заметить. Та гигантская птица не зря прилетала. Пистолетик попал именно мне, и как раз в тот момент, когда мог быть подарен.
Во-вторых, с какой он целью подарен? Кроме меня, про черную птицу никто не знает, а мою семью уже стали все обходить стороной, и пуще всего – Ивана. Ребятишки уже полгода, как в школу пошли, а с ними никто дружить не хочет, но и не задевают – боятся. Анюта у меня – общительная, это ей как нож вострый, вроде она не как все. Не для этого ведь? Мелко и глупо.
Навести справедливость? Да какая уж тут справедливость, когда вся страна в полном дерьме, Лелькин муж на тряпках триста процентов вчистую имеет, а ни одной швее больше ста баксов не платит. Мать повезла молоко на рынок, а ее менты отделали и товар отобрали. Мотай, говорят, бабка, отсюда, если в обезьянник за бекасами слазить не хочешь. Я сама после больницы ночами наверстывала, по двадцать часов от раскройного стола не отходила, а то больничных нам не положено. После с сердцем свалилась, Лелька говорит, нафига я тебе морду выставочную делала, если ты сейчас у меня загнешься. Сперва тебя замуж надо выдать, чтоб не зря деньги плачены были. Не поймешь, то ли плачет, то ли смеется. Ей мужик давно изменяет, и, кажется, разводиться собрался.

А вчера приходит зареванная, говорит, все, дескать, Валя, закончилась наше ОгОгО, муж покупателя ищет. - Правда или опять так шутишь? – Не шучу, Валя. Подает на развод, а, чтоб я половину не оттягала, продаст почем-нипочем первому, кто это купит. – Вот уж, говорю, полная задница. Кроме нас, оно никому не нужно, кто купит, просто товар распродаст и материалы, да воспользуется правом прямой аренды. – Угу. Ищи, Валя, работу.

Ну, нет! Я в эту контору столько жизни вгрохала, что так просто с ней не расстанусь. Пусть утрется! Напечатаем, Леля, с тобой договор купли-продажи, составим и акт, оговорим время рассрочки. Пригласим нотариуса, я для таких дел человечка знаю. В Москве много знакомых теперь появилось. Потом придем к твоему мужу и подписать заставим.

Как? А то не знаешь. Уголовное дело? Не выйдет! Мы ему игрушечным пистолетиком угрожать будем, да и то в шутку, кто ж поверит, что он насмерть бьет. Зато твой благоверный об этом наслышан. А не подпишет? Нажму на курок. Кто докажет?

Только бы выгорело.
Только бы выстрелило.

Одно только - мне показалось, что нет кульминации, как таковой...
Честно говоря, до последней строки читал с мыслью "Ну, вот сейчас-то самое главное и начнется..."
Повествование несколько монотонно, эмоций маловато...

Но в целом - впечатление приятное...