Надумал продебютировать давно уже написанным и несколько нехарактерным, но все же по-своему любимым текстом. Тапер
Дмитрию Шостаковичу посвящается
Он закурит папиросу. Нервно подрагивающими пальцами задумчиво еще немного подержит спичку. В зале темно. Пламя спички осветит его утомленное, интеллигентски худощавое лицо с большими серьезными глазами за круглыми очками. Слабый огонек отправит последний блик в стекло очков и, падая, погаснет. Напряженные и от того кажущиеся еще более тонкими губы его что-то чиркнут тлеющим угольком беломорины в холодном воздухе, и из ноздрей пойдет густой, крошащийся дым.
Где-то за дальней стеной раздастся привычный щелчок и стрекот, дежурный погасит последний фонарь у входа, и он начнет.
Вряд ли кто-то когда-либо мечтал о подобной работе. Но в трудные времена и такой будешь рад. Неизвестно еще, что быстрее убивает – голод или ожидание того, что еще неизвестно. Это, конечно, не вполне прослушивание. Тебе говорят: сыграй что-нибудь патетическое, и ты играешь: там-там-тадам. Тебе говорят: сыграй что-нибудь мелодраматическое, и ты начинаешь мягко по клавишам: тада-тата-тададам… Тебе говорят: играй бравурное, играй грустное, играй фривольное, играй таинственное. А затем просто: начинай завтра, с 11-ти. И все. Ах да, еще бумажка о трудоустройстве в кармане – скромный пропуск в мир рабочих пайков.
И он играет, пуская клубы табачного дыма, не думая, смешивая в одно увертюры и финалы, аппассионато Бетховена, песни шансонеток, фольклор, Шопена, Кальмана и Глинку; главное – ничем не увлекаться сверх меры. Ежедневное превращение в умеренно-творческую сомнамбулу на пару часов – за это ему и платят; это нечто прямо противоположное тому, что зовут «вдохновение», скорее «рабочий транс». Его худые руки словно продолжение тонких длинных пальцев, ласкающих и бьющих клавиши во тьме. Перед ним, как жизнь, черно-белых полос череда, плацдарм, на котором его кисти столь же ежедневно, сколь безрадостно маршируют и пляшут.
По обе стороны черно-белые лица: с одной – они движутся, сменяют друг друга, с другой – все больше неподвижны, глазеют. Это Экран и Зал, а прямо – лишь обычная дощатая стена. А за стеной – Осень. А за Осенью – Зима. Потому в зале поначалу холодно, затем еще и душно. Где-то позади, в другой стене, предательская щель сквозит всеми ветрами. Злой борей хватает за подмышки и пробирает до печенок. А тонкий драповый пиджачок не греет, почти.
В такие моменты его почему-то настойчиво преследует образ из прошлого: юная пора, друзья, учеба в консерватории, солнечный апрельский день и музыка Скрябина, льющаяся по коридорам родных пенат.
Вечерний сеанс – он трудный самый. Люди – разного рода работяги с машинистками под ручку, усталые, зло- или радостно-пьяные. Странные фигуры и лица, будто вырубленные топором наотмашь, простые, но невнятные, как лозунги, коими покрылся весь город. С собой они приносят не запахи роз. Шум их грубоватых слов не прекращается ни на миг, а по окончании фильма вдруг взрывается оглушающим шквалом. Бывает, во время сеанса тебе что-то кричат, тогда лучше играть погромче и не слушать. Что несложно: к концу дня пальцы падают на клавиши, точно кузнечный молот, по жилам в них течет кровь, загустевшая в свинец.
А потом он придет домой, тихо, не включая свет, пройдет в крохотную кухню с окошком и луною в нем. Почти беззвучно миновав сундуки и запахи коммунального коридора, он выйдет на дощатый пол. Тот возвестит об этом привычным гнусавым баритоном. Он повяжет на голову мокрое полотенце, будто ленту камикадзе, и теплый шарф вкруг измученной шеи, вечно повернутой влево-назад. Непрекращающийся гул в ушах в пустой комнате близится к крещендо. Сегодня, быть может, он с большим правом, нежели тот музыкант из оркестра Тосканини, может сказать: I hate music. Довольно поздно: все окна в доме омывает Ночь. Луна понимающе отогнет краешек своих бархатных темных покровов, чтобы можно было не зажигать электрических ламп. Он все так же в тишине мучительно откашляется. Молча подойдет к окну с холодным чаем в кружке. И его кисть, упавшая на облезлый подоконник бесчувственными пальцами, набарабанит что-нибудь меланхолическое…
