АссКЛит

Quote

поездка к шлюхам, ночь, забытый зонтик, два часа, такси

Хоть и понравилось мне больше всего, но читается с трудом очень-очень. И я например не представляю, произведения в таком виде на страницах печатного издания. Хотя может просто мне такие не попадались.

Quote

ночь в духе В. Блейка.

Очень большая концентрация местоимения я и мне с производными в середине текста.

Quote

Напротив, она любовно объемлет каждого, дает покой и единенье. Не важно с чем – ведь некому уже быть важным.

Честно говоря, мне не совсем ясно что имеется в виду. Что никого нет?

Quote

И этой любви нам не потерять, ни избежать – она всегда нас будет ждать.

не

И напоследок: хотел бы и я увидеть это произведение на страницах печатного издания, но пока увы....

Quote

И напоследок: хотел бы и я увидеть это произведение на страницах печатного издания, но пока увы....

Ничего не возможного нет, и я лично знаю тому несколько прекрасных доказательств, главное стремиться к цели и действовать. Удачи!

ночь. метель. вокзал.
снова ехать поездом в ночь. Она встречает тебя снежными пощечинами и истерическими припадками ледяного воя. Она сопровождает тебя теплым светом чужих окон, суетливыми огоньками автомашин, стерильным светом рекламных софитов, красными точками цифровых табло.
Эти места не меняются. Неизменно: вокзальный запах псины, мочи и старушечьей плоти, лица русских философов у пьянчуг, спящие мешки по углам и лавкам. На перроне: сигареты и люди. Человечки и окурки – почти одно и тоже, и больше ничего. Всюду гуляют железнодорожные ветра. И ты ловишь себя на мысли, что тебе ужасно нравится эта метель. Она неким образом сродни твоим переживаниям, она заставляет чувствовать себя отверженным, одиноким и неприкаянным, и с непомерной гордыней наслаждаться этим.
Затем мерное покачивание уносит тебя прочь от уже вчерашних мыслей и переживаний, и лишь слепящий свет в окно иногда побеспокоит каким-то неясным напоминанием. Однако от себя не скрыться: новый мыслей ход начинается здесь, среди храпов и буркающего говорка в вагоне. Какой-нибудь сосед, не умолкая, повествует о бесцветной жизни и шаркает слогами, как будто стоптанными башмаками. Так же неумолчен твой не спящий ум, беспокойная память. За окном неизменный пейзаж. Бесконечный бред и тоска. Разум бредит пространством, память – временем.
Провал. Вспышка. Снова вокзал. Снова дорога (добавьте здесь тревожной музычки – людям это нравится). – Рельсово-шпальный пунктир линий судьбы, по которому мы несемся, не зная, где нас на самом деле ждут. Пробегают мимо леса и населенные пункты, оставляющие ощущение потемкинской фанеры. Вот еще одна ничего не значащая в твоей жизни станция, еще один столь же абстрактный кусок мира, как если бы ты сейчас видел его на карте. Впрочем, все они таковы.
Остановка. Какое-то очередное Ново-тараканово. Это пересадочный пункт. Какая очаровательно грустная метафора нашей повседневной жизни. Вы, должно быть, не знаете чего-то о людях, если ни разу не бывали в таких «пунктах». И контрапунктом впечатленью общему – только здесь иногда встретишь столь прекрасное и болезненное созданье, что становится больно жить. Это хрупкая девушка, неестественно изогнувшись, опершаяся на стену, в глазах которой ты способен увидеть тающий огонек жизни, но в бледном лице уже читается лик смерти с пустыми глазницами, что стоит за спиной и алчет перервать нить этой мучительной жизни. Ее образ поистине «прекрасен как трясущиеся руки алкоголика», он очарователен как жар и пламень лихорадки на челе возлюбленной.
Ожидание – оно порой как музыка: отчаянная жажда ностальгии, более тяжкая и изматывающая, чем сама ностальгия. «Волны былого» все так же поят мой бред. Куда деваться? Ответа не прочтешь в расписании. Там буквы, цифры, пункты прибытия. Меж строчек все так же мелькают привычные надежды – а вдруг?
Вдруг снова вспышка. Прибыли.
Пункт прибытия не ждет тебя с распростертыми объятиями. Он тебя не ждет вовсе и по привычке, спросонья не признав, хлещет в лицо крупнокалиберной каплей или снежинкой. И все же…
…промаринованный дорожным потом и чужими досужими разговорами, поджаренный на медленном огне нетерпеливого ожидания и неисправного обогревателя, покрытый на выходе хрустящей корочкой инея и рассыпчатого переутомления – ты прибываешь и продолжаешь путь. Ты, не сломленный бессмысленно прожитыми часами и ранним геморроем, достигаешь цели. И с чувством выполненного долга валишься в кровать. Весь, со всей своей дорогой, разбитой колымагой тела и больно-головыми ездоками-мыслями. О, вокзал по имени Забытье, прими меня. Пусть метель и ночь несут мой локомотив беспокойного сна… хоть к черту…

Успехов Вам величайший мастер набора несусветных выражений.

- мне понравилось. Хорошее воображение, Иван, почти не повторяющиеся образы. Но есть что-то неуловимо похожее. Как не крути, а ночь азмь ночь.
Вы прямо Шахиризада в брюках.

Quote (erebus)

поездка к шлюхам, ночь, забытый зонтик, два часа, такси

- трудно читается. Паланика вспомнила и его жировое мыло. Присутствие мысли аж коптит.

Интересно-интересно... это кто такая?

- все в стиле. Правда, здесь больше вокзала, чем ночи и метели, и его в заглавии я бы повысила в ранге.

И во фразе:

Quote (erebus)

Это хрупкая девушка, неестественно изогнувшись, опершаяся на стену, в глазах которой ты способен увидеть тающий огонек жизни, но в бледном лице уже читается лик смерти с пустыми глазницами, что стоит за спиной и алчет перервать нить этой мучительной жизни.

- подчеркнутые обороты не согласованы. Правильнее и понятнее: "... девушка, неестественно изогнувшаяся, операясь на стену..." И вообще предложение лучше поделить на два, начиная с "Но...", чтоб не затруднять читателя.

Всех ночей!

ночь внутри.
говорят, что буквально за миг до смерти пред глазами человека проносится вся его жизнь. Пожалуй, это имеет лишь тот смысл, что жизнь каждого рано или поздно распадается на фрагменты, которые неясно как, да и зачем, связать – и только финальная точка может придать этой чехарде событий, воспоминаний хоть какую-то осмысленность. Порой я прямо-таки физически чувствую эту крошащуюся жизнь, и мне кажется, я болен скорее каким-то вирусом времени, нежели тем, что подразумевают буквы в моей медкарте.
Но боль приносит вовсе не это – от виска к виску мысль о Ней.
Оползни дней унесли те ночи, когда мы истощали друг друга самозабвенными нервными ласками. Но наши чувства не стали и дневными, расписавшимися. Я даже не знаю, что в итоге случилось и случилось ли? Откуда этот пресловутый перекосяк, на который все пошло: злой ли умысел или нечаянность стрелочника судьбы? Теперь ни с Ней, ни без Нее.
Мне столько раз говорили, что Она – это выбор: отдать все за ничего. И я был готов к этому. Я получил свое. Я сыт этим по горло, но все еще голоден…
Нежность и ненависть перелопатили меня так, что я даже представить не могу, что испытал бы, ударив ее. Или поцеловав.
Те поцелуи, что соединили нас, были крепче всякой клятвы и теснее любых оков. Мой рот, что Она некогда так целовала – теперь любовная рана – от уха до уха.
И в то же время жить без Нее, значит, быть пригвожденным тоской, словно распятый, и смотреть заунывную «киноленту дней с актерами ложноклассической школы».
…
Болезнь во всем положила свой водораздел: меж Тогда и Теперь, моими До и После, С Ней и Без Нее. И это После невидимой тенью отпечаталось на всех моих близких. Что уж обо мне?
Даже сам я уже не помнил как выглядел раньше, потому как Теперь казалось, что именно таков я всегда и был – утончен и истощен, бледен и вреден, изнурен, хрупок и чрезвычайно ироничен. Как будто бы я всю жизнь стремился к этому образу, годами отравляя свой организм сигаретами и всякой химией, убивающей аппетит. Я, конечно, не вконец ослаб, я даже мог еще со вкусом перепихнуться с медсестричкой на дерматиновой кушетке в кабинете или на облупленном широком больничном подоконнике верхнего этажа…, но все же в этом теперь было больше бравады, чем потребности.
Меня как будто кто-то лишил красок, высосал все цвета – я стал не просто бледен, но и тускл настолько, что ничьи глаза не влекутся ко мне. И мир, и тело взаимно ощетинились, все сделалось болезненно сухим и материальным: моя кожа цвета пожелтевшей раковины, цвета белого шоколада, цвета дешевой писчей бумаги, мой рот, ставший внутри таким же шершавым, как и все эти бесконечные таблетки, и эти неизменно стерильные простыни, вызывающие спазмы тошноты от одного прикосновения.
…
Боль тоже порой стимулирует: тебе кажется, что ты полон сил и готов, наконец, все сделать, буквально горы свернуть. Ты прямо-таки дрожишь от желания все переделать враз. Не с ума ли я схожу?
Мысль о том, что я схожу с ума, пришла совершенно нежданно. Впрочем, быть может, она все время жужжала в воздухе, и я лишь удачливо отмахивался от нее до той самой поры пока она не села, словно муха мне на нос, сообщив о себе неприятным своей очевидностью ощущением.
Быть может, и стоило бы опять окунуться в анархию сновидений. Но мою новую знакомую зовут – инсомния. Сон – эти похороны прежних состояний – отменяется. Остается только ждать – не то Ее, не то Вдохновения, не то Жизни.
Я люблю этот час, когда уж нет больше грани между сердцем и полночью, и мысль достигает силы и прозрачности яда. И пускай эти философствования – отголоски дурного самочувствия, но разве, мучаясь бессонницей, не логично стать не только пессимистом, но и теоретиком самоубийства? Если жизнь более не радует, то почему бы не вернуть билет? Впрочем, в бытие не бывает билетов, только контрамарки. Мы вынуждены довольствоваться тем, что есть. Так: вместо «творчества» – «вторчество», вместо «вместе» – «в_месте». Жизнь полна опечаток и они весьма досадны.
…
Я словно в камере обскуре: ни блеск глаз, ни огонь сердца, ни свет улыбки не доносятся до меня более. Вместо них – уринальный и тоскливый сумрак больничных ламп, нервный прожектор экрана телевизора, немигающий глазок красного диода. Одного боюсь, что умру под бубнящее шуршание теле-ящика, и его голубой отсвет будет падать на мое и без того безжизненное лицо.
О, нищее тщеславие плоти, именуемое мной, зачем ты в сей час смотришь на серую стену, недоуменно вопрошая «И здесь бывало Солнце?»?
Я смотрю в окно, я вижу свое отражение, и в этих глазах только ночь. А там снег лежит всюду японской белой кожей. И свет звезд не может согреть ее, как не может согреть мое сердце никакая надежда.
И если нет в груди морального закона, так пусть звездное небо пребудет там.
Ночь уже блестит красками рассвета, но мне никогда не расстаться с ней – и я теперь неизвестно кому бросаю хемингуэевски сильную фразу «Ночь закончилась, но не ушла. Она никогда не уйдет. Ночь внутри».