АссКЛит

Так началась дружба человека и демона, не подчинение одного другому, не преклонение или использование, а истинно добрые отношения, не омраченные обманом ни с одной стороны. Из всех, кого я знал в этой жизни – и людей, и не совсем людей, и не людей вовсе, лишь Кузнец вызывал у меня полное доверие. Он и получил главный приз в той ужасной игре... Но об этом – позже, а пока я расскажу тебе о других демонах, встреченных мной вблизи комнаты донны Пьетры.

Несколько дней спустя в мою комнату опять пожаловал некто, с позором изгнанный донной Пьетрой. На этот раз им оказался худой невысокий парень, с огненно-рыжими волосами и в желто-алой щегольской одежде. Хотя, щегольство это уж слишком сильно отдавало безвкусицей – или шутовством.
- Эй, приятель, твоя соседка, она что – рехнулась?
- Не думаю, но вы – далеко не первый, кто так от нее вылетает.
- Ох, ну и характер... конечно, до моей жены далеко...
- Так вы женаты?
- Был. И еще как! Но, вот, третий век уж вдовею...
- По вам не скажешь, молодо выглядите.
- Молодо – это да. Но уж судьба моя такова, ибо смех старика – яд, так что негоже мне быть старообразным, дабы не отравить всех, кто любит смеяться.
- До тебя тут был Кузнец, а кто ты?
- Я – Шут, ну, и бретер, конечно. Смех теперь слишком жестоко карается, надо себя защищать. А что колпак не ношу, так он звенит и в схватке только мешает.
Шут выхватил из ножен палаш и сделал пару выпадов и финт в пустоту. Мощное лезвие сверкнуло синим отблеском.
- Синяя сталь! – я не сдержал восхищения. – Кузнец его выковал?
- А то кто же! Но кинжал – моя, и только моя работа, - демон бросил палаш в ножны и выхватил кинжал – нет, это не было настоящим кинжалом, металлической оказалась лишь рукоять, а лезвие... оно было огнем.
- Может убивать, может отсекать, а может – целить раны, - пояснял Шут, подбрасывая и ловя свою страшную игрушку. – Как смех.
Он внезапно наклонился и приложил пламенное лезвие плашмя к моему лбу, туда, где я набил шишку, накануне свалившись с тутовника. Вспышка света едва не ослепила меня, но когда я коснулся пальцами лба, там обнаружилась лишь гладкая кожа и никаких уплотнений.
Шут довольно рассмеялся.
- Это – не все, хочешь, я научу тебя драться? Что? Тебя уже учат? Да знаю я, знаю, тот старикан только что песком не рассыплется, медлителен, как муха, и туп, как закон Аннельгарма. Драка – это игра, только игра на жизнь, но, все же, игра. Ты – мальчишка, и научишься этому. А взрослые – нет. Так давай, поиграем!
- Только безопасным оружием. Я не верю, что вы остановите руку, если лезвие затрепещет у моего горла.
- А это, парень, ты брось. Я – не убийца, и никогда им не буду. Убиваю, только если меня вынуждают.
Дальше опять пошло выяснение, что же демону от меня нужно, и уговорились мы о содействии его планам относительно того, что «донна Пьетра должна его выслушать», да и во всем остальном, «что не претит мне в каком-либо смысле». А он сказал, что никогда у него не было еще столь юного ученика, который не только может получить несколько уроков фехтования, но и добиться ощутимых результатов. И следующую полночь я встретил с кленовой палкой в руках. Другую держал Шут, и бились мы с ним не на шутку...
Кстати, то, что, прожив почти тридцать лет в столице, при дворе Альбиана Восьмого, я остался жив, отделавшись лишь двумя несерьезными ранами, целиком – заслуга Шута, ибо много было у меня завистников и недоброжелателей, а наемная смерть в те годы недорого стоила.

А вот с содействиям планам пришлось обождать. Ибо третьего дня после той встречи, в мою комнату вывалился из стены статный красавец с лютней в руках. Он даже не ругался, а вздохнул, махнул рукой и уселся на кровать, едва не отдавив мне ноги.
- Послушай, мальчик, ты не мог бы мне рассказать, что случилось с твоей воспитательницей в последние годы?
- А что должно было случиться?
- Она так изменилась... Если бы я не знал ее, то подумал бы, что она отдала свою волю Единому.
- А разве не так?
- Нет. Только не она. Она – не может, не умеет она предавать.
- А кого она предала? Вас?
- Повторяю – не предавала она. Может, с ней что-то сделали? Лишили памяти, навязали чуждую волю?
- Она не похожа на человека, не имеющего собственной воли.
- Вот и я – о том же. Но мы получаем уже третий отказ от жрицы столь высокого посвящения, каких в этом мире больше и не осталось. Твердый отказ, без объясненья причин.
- А донна Пьетра – жрица? Древних богов?
- Не богов, а богини. Мадрены, подательницы жизни. Впрочем, самой богини уже нет среди воплощенных, нет уже более двух столетий. Ты не помнишь этого, ты – человек, а люди забывают прошлые жизни. Я все помню. Страшная была битва. Для непосвященных это был чудовищный ураган, унесший тысячи жизней, а для нас – сокрушительное поражение.
- Именно тогда Единый вас победил и низринул?
- Ну, началось все значительно раньше. Тахор, бог Смерти, равным был среди всех богов, пока не нашел племя джада. Несколько сотен скотоводов-кочевников поверили, что именно он является настоящим их господином, и, как господин, заботится о рабах своих. До этого в мире подлунном не знали подобного отношенья к богам. Их молили, задабривали, даже заключали определенные сделки, но никогда не отдавали им власти над помыслами своими. Но Тахору удалось убедить старейшин племени в том, что, если отдадут они ему в полную власть и тело, и разум, и душу – он спасет их, и даже от смерти. Люди поверили, но, конечно, ошиблись. Никто, и Тахор, не может нарушить естественный ход вещей, но может, как и все мы, частично им управлять. Тогда в племени появилось множество старцев, коим жизнь была уже в тягость, и никто не знал, что делать с ними. И Тахор дал джада закон, согласно которому люди, достигшие сорока лет, должны были приноситься ему в жертву. Так он достигал сразу две цели – племя избавлялось от старцев, а он получал в свое распоряжение их ментальную силу и опыт. Не смейся – опыт людей почти недоступен богам, разве что решатся пожить в человеческом теле. Итак, Тахор усиливался, а численность племени – возрастала. Ведь, по его воле, никакие болезни не касались племени джада. Дыхание смерти повергало все мелкие существа, полюбившие селиться в человеческом теле, в прах еще в воздухе, а людям джада оно не вредило. В семьях подрастало по семь-двенадцать детей, и все они хотели есть, а сухая равнина, на которой жили они, не могла прокормить достаточную для этого численность скота. И Тахор дал новый закон – все джада должны воевать. И мужчины, и женщины, и подростки с десяти лет. Должны воевать с соседями – ближними, дальними, и завоевать для него, Тахора, весь мир. И они завоевали многие земли. Знаешь ли, еще пять столетий назад на Креда не осталось ни одной виноградной лозы, и ни одной живой души не бродило по его пыльным склонам. Все жители его, не погибшие от рук джада, убежали в леса и пещеры, и там прятались от неистовых убийц всего живого. Но подобные убийства – нарушение природного равновесия, и природа не долго терпит подобное. Мало того, что большая часть джада погибла при завоевании, но и, возвратясь домой, принеся в жертву пленных, они словно сошли с ума и стали убивать друг друга. Выжили только те немногие, что остались вершить власть именем Тахора в завоеванных землях. Тахор упился кровью и притих на столетие. Но остальные боги не надеялись, что, совершив это, он угомонился. И собрали войско, и пошли против него. И тогда он выпустил на них нечто, что мог подсмотреть лишь в человеческих душах – беспросветное отчаянье, страх, обращающий в камень, и безумную жажду смерти. Боги цепенели, а духи умерших джада, обращенные богом Смерти в своих помощников, добивали их. Немногие из нас тогда спаслись. Там погибла Мадрена, подательница жизни, и Зире, ее помощница и защитница малых детей, и Огнон, великий зодчий и хозяин нашего Кузнеца, и... да что говорить, четверо нас осталось. Так бог Смерти, Тахор, стал хозяином этого мира. Единственным. Вы его зовете Единым. И повелел он разрушить древние храмы, чтобы помешать возродиться прежним богам. Шло время, везде законы джада местное население переделывало в нечто, более пригодное для жизни, возродилось хлебопашество и скотоводство, а Тахор видел все это и безмолвствовал. Он ждал, когда «созреет хлеб для новой жатвы». И вот, теперь он решил, что народу народилось достаточно, и готовит себе кровавую трапезу. Мы поняли это, когда узнали о монахе Серпулии, что основал Церковь Духовного Очищения. Но долго не могли найти донны Пьетры, чтобы донести до людей это знание. И, вот, она не хочет нас выслушать. Может, ты ей скажешь об этом?
- Ты говоришь, вас осталось четверо. Кузнец, Шут, ты - ...
- Певец.
- Кто еще?
- Прорицатель – так мы называем его. Но он искалечен пытками, и вряд ли способен к борьбе. Когда мы вызволили его, глаза его были выколоты, а руки – изувечены палачами Тахора.
- Возможно, именно его вид и повлияет на донну Пьетру.
- Она его знала только таким – люди не живут по триста лет. Впрочем... может, это и дельный совет.

На следующую ночь в моей комнате собрались все три демона – Кузнец, Шут и Певец. Они с нетерпением ожидали, чем же закончится наше предприятие, и я волновался не меньше их. Правду сказать, думал, что пройдет не более получаса, и из стены вывалится на нас четвертый демон, Прорицатель. Я еще не видел его, и все гадал, так ли страшен его облик, чтобы испугаться, или он жалок, как утверждают трое других. Но время шло, а демон не появлялся. И мы были в недоумении. Часа через два мы уже отчаялись узнать, что происходит в комнате донны Пьетры, и тогда демоны попросили меня пойти и посмотреть. Но, когда я подергал ручку ее двери, то понял, что донна Пьетра ее заперла.
- Слушай, Наро, остается только одно, - Кузнец заговорщицки мне подмигнул. – Ты должен пройти туда в тонком теле.
- Но как?
- Давай, научу.
- Нет, лучше – я, ты объясняешь долго и бестолково, - вмешался Шут и за четверть часа обучил меня, как покидать и возвращаться в собственное тело. Этим, кстати, я и потом пользовался неоднократно.
И, вот, пройдя в комнату донны Пьетры, я увидел у ее ног седого мужчину, он преклонил перед нею колени, но не молил ни о чем, ибо и так было понятно, что она сделает для него все, что тот ни попросит – на лице ее было выражение счастья, а глаза блестели от слез. Его голова покоилась на ее коленях, ее руки – на его голове, она перебирала волосы и что-то беззвучно шептала. Когда тот отстранился, и протянул тонкую, искореженную шрамами руку к ней, лицо его стало видно, и я понял, что это и есть Прорицатель – оба его века были некогда рассечены, и провалились в пустые глазницы, а в выраженьи лица чувствовалось сосредоточенное внимание, какое бывает лишь у слепых. Черты его хранили на себе следы пытки, но не были старческими, скорее, даже, Прорицатель выглядел младше своих соратников. Пьетра наклонилась и поцеловала его. Они меня не заметили – так были поглощены друг другом.
Я вернулся и сообщил все это его друзьям. И они обрадовались.
- Что я тебе говорил, - обернулся Шут к Певцу. – Она любит его. Кто бы мог подумать, ведь Прорицатель в свою бытность при Мнеморе никогда не входил к человеческим женщинам...
- Ну, времена изменились...
- Мальчишка взрослеет, - сказал Шут и гаденько рассмеялся.
- Заткнись, тут ребенок, - одернул его Кузнец.
- А что, ребенку не мешает узнать.
- Тогда расскажу я. От твоего поганого языка и взрослых надо беречь.
И Кузнец рассказал мне о действительной цели их полуночных визитов.

Рассказ этот вызвал у меня такую вспышку мучительной ревности, что даже я сам не мог от себя ожидать.
Все существа духовного мира, говорил Кузнец, получают силу от людей – тех, что боятся их, или возносят молитвы, но, более всего – таких, что любят их в силу своей склонности, бескорыстно. Есть еще два пути обретения богами и демонами утраченной силы – человеческая жертва и плотская любовь. И то, и другое предполагает непосредственную передачу силы от источника, быстро и без потерь. Но, если в первом случае сила окрашивается в цвета бога Смерти, то плотская любовь оставляет на ней лишь легкий оттенок качеств Мадрены. И не заканчивается гибелью для человеческой стороны. Никто не просил бы, говорил мне Кузнец, чтобы донна Пьетра исполнила свою роль жрицы Мадрены, если бы не было необходимости действовать быстро и тайно. Узнай Тахор, что оставшаяся четверка копит силу – начнет действовать в ту же минуту. Страшно подумать, что случится тогда.

Не ревновать я не мог, но постарался не давать волю чувствам, тем более что донна Пьетра теперь проводила со мной гораздо больше времени, нежели раньше. Холсты и рисунки были заброшены, а отец этого не замечал, ибо занят был укреплением замка и тренировками ополчения – мы готовились встретить Серпулиана во всеоружии. Проходя через двор, мне приходилось огибать нестройные ряды крестьян, пастухов и горшечников, выполнявшие команду «коли» и столь же простые действия из рук вон плохо. И я укрепился в той мысли, что Серпулиан должен быть остановлен ранее, чем нападет на беззащитную Креда.

Мы часто гуляли, и донна Пьетра показывала мне, как брать силу из богатого и щедрого источника – природы, от земли, воды, солнца и ветра. Она делала это и поясняла, я же – повторял, и у меня получалось. Что это была за сила, я понял не сразу. В первый раз я ощутил это, когда, сбегая с холма по тропинке, представил себя взмывшим в воздух, подобно птице – и полетел. Спасибо Пьетре, что вернула меня на землю раньше, чем кто-либо это заметил, и так аккуратно, что я заработал лишь несколько синяков и царапин. Позже я воспользовался силой осознанно, вылечив малышку, отравившуюся цветком дурмана, но и тут Пьетра помогла мне сделать это незаметно, для отвода глаз напоив девочку простой водой и сказав ее родителям, что это – сильнейшее противоядие.

А ночи были отданы нашим демонам – кто-то из них приходил к донне Пьетре, но это не значило, что остальные были где-то далеко: Шут учил меня фехтовать, Певец развлекал историями из глубокой древности и странными песни на непонятном мне языке, Кузнец... ну, мы говорили с ним обо всем, и я мог сказать ему что угодно – и быть понятым.
Однажды он мне признался:
- Завидую людям.
- Почему, вы же сильнее?
- У людей есть дети... Иногда ловлю себя на мысли, что хочется бросить все, и пожить человеком – воплотиться в смертном теле, да, родиться в какой-то хлипкой лачуге, как ваши горшечники и пастухи, вырасти, овладеть ремеслом, жениться и наплодить кучу детей. Но ведь нельзя!
- Хочешь – можешь считать меня своим сыном.
- У тебя есть отец.
- Я уважаю его более чем кого-то другого, но никогда не мог с ним говорить так, как с тобой, а отец не советовал мне ничего иного, как молиться Единому. Он – мой господин, но и только.
- Справедливо. Хотя, в этом случае, ты рискуешь вскоре стать сиротой, - улыбнулся Кузнец, и я понял, сколь призрачны у нас шансы на победу.

И вот, на исходе лета, когда Серпулиан выдвинулся к холмам Креда, и наш замок был подготовлен к осаде, когда виноградари и пастухи, собрав немудреный свой скарб, двинулись по дорогам к столице, а юный Альбиан бездействовал и выжидал, пришел срок демонической битвы.
Четверо собрались в моей комнате, даже Прорицатель, которого видел я один раз, и мельком, пришел со мной попрощаться. Уже не серый балахон был на нем, а темные доспехи неизвестного мне материала. Он улыбался тонкими губами, и безошибочно протянул руку, чтобы погладить меня по голове.
- Эй, ты, чудо, как драться-то будешь? – удивился Кузнец.
- Посмотри! – Прорицатель отступил к стене, слегка согнулся и выхватил из-за плеч пару нестерпимо сияющих длинных клинков. Зашипел воздух, разрываемый ими.
- Потише ты, нас не задень...
- Не бойтесь, я вас... чувствую. Так что, не ожидали?
- Да-а... – Кузнец покачал головой. – Неужели Пьетра так помогла?
- Ну, может быть, но больше – я сам, - лицо юного демона сияло радостью победы, пока – над собственной немощью, но он словно был уверен и в будущей – над Тахором и духами джада.
- Гляди-ка, если уж Прорицатель радуется, - улыбнулся Шут. – То наверняка победим.
- Ладно, прощаемся и идем... как уговорились...
И мы попрощались. Неудобно было прижиматься к доспехам, но я по очереди обнял Кузнеца, Шута, Певца и Прорицателя. И последний, склонившись к моему уху, прошептал: «Жизнь никогда не кончается, если есть, куда возвращаться».

И вот, ушли. Сперва я сидел на своей кровати, как оглушенный, потом выглянул в окно. Над холмами Креда клубились грозовые тучи, где-то вдалеке ворочался гром... Хотелось закрыть окно, и не только его, но и ставни, придвинуть к окнам и двери шкафы, столь великая угроза исходила от мрачного пейзажа, но я не стал этого делать. Если там бьются мои друзья, стыдно отгораживаться от них даже самой непрочной преградой. Все мои чувства обострились невероятно даже для меня самого, казалось, я видел роящиеся в облаках темные силуэты, и столь высокое напряжение чувств требовало действия. Не зная, чем заняться, я принялся кружить по комнате, словно зверь в клетке. И мой взгляд внезапно натолкнулся на незнакомый предмет – нечто длинное, заботливо укутанное в тряпку. Когда я развернул его, то увидел невероятной красоты оружие – шпагу, и не коротенькое, детское, игрушечное оружие, а настоящее, боевое... без единого украшения, глухо мерцающее драгоценной синей сталью. Оно словно пело в моих руках – так вибрировали наложенные Кузнецом заклинания. Я прижал ее к щеке, и она успокоилась. Обещанный подарок. Последний подарок Кузнеца, как оказалось потом. Больше ему не удалось сковать ни единой вещи... Я сделал несколько выпадов, но она была слишком тяжела для меня, и тогда я спрятал ее как можно ближе, но и надежнее – неизвестно, может, придется и мне сегодня биться против фанатиков Серпулиана.

Опять присел на кровать и снова вскочил. В окно залетали порывы предгрозового ветра, комната выстудилась так, что меня начало колотить. И я решил пойти к донне Пьетре – все же, вдвоем не так тяжко ждать исхода небесной битвы. Но дверь была заперта, и воспитательница моя не откликалась на стук. И я вернулся к себе в комнату, и покинул тело, и сквозь стену прошел к ней.
Донна Пьетра лежала на своей кровати, и, на первый взгляд, спала, но я увидел тонкий шнур, исходящий из ее головы. Она была с ними! Я восхитился мужеством этой женщины, и присел подле, чтобы охранять ее тело, насколько возможно такое в моем теперешнем виде.

И я встал на колени перед ним, закрыл глаза – так было проще, и стал молиться. Всю силу сердца моего я вложил в ту молитву, и в какой-то момент сознание оставило меня. И я пролежал в беспамятстве вплоть до утра.
Когда первые проблески встающего солнца осветили мою комнату, я очнулся – на руках у Шута, и он дул мне в лицо. В глазах его не было прежнего блеска, казалось, даже огненно-рыжие волосы поблекли и посерели.
- Молодец, Наро. Ты сегодня – герой, настоящий герой. Мы победили, и не в последнюю очередь – благодаря тебе. Не пытайся подняться – это пока не под силу. Полежи денек-другой, скоро придут служанки, а дверь сюда я отпер. Нам надо идти.
Лица, ставшие для меня столь дорогими, склонились – четыре демона глядели на меня, и мне было страшно, я боялся, что никогда их более не увижу.
- А донна Пьетра?
- Она...
- Будь мужественным, сынок, донна Пьетра погибла. Какой-то джада смог прервать связь ее духа с телом.
Я зарыдал. Не стану кривить душой, мне было до зубовного скрежета жаль донну Пьетру, но рыдал я оттого, что снова останусь совсем один – среди родных мне по крови, но далеких по духу людей.
- Кузнец, ты же хотел, чтобы я был твоим сыном!
- Да, но...
- Разве сыновей вот так покидают?
- Я вернусь. Очень скоро вернусь.
- Когда?
- Жди к началу зимы. Где бы ты ни был, я найду тебя. И – ничего не бойся, как не боялся ты в эту ночь.

Зимние праздники застали нас с отцом уже при дворе Альбиана. После той памятной ночи, стоившей донне Пьетре жизни, Кузнецу – руки, а мне – нового одиночества, серпулианцы, все же, напали на наш замок в Креда. Но что это были за вояки! Грабители с большой дороги, и те дали бы им фору в организованности и боевом духе. Наши неумехи забрасывали их камнями со стен и поливали смолой, а они даже не думали о том, чтобы таранить ворота, а основными силами атаковать со стороны холмов, где стена была дряхлее и ниже. Когда некоторые все же прорвались на стену, мы смогли захватить троих пленных – один, правда, тут же проглотил язык, тем самым удушив себя, а двое других весьма толково ответили на наши вопросы. Выяснилось, что во время страшной грозы молния ударила в шатер, где Серпулиан со своими приближенными, в числе которых был и Кастрикано, молил Единого ниспослать им победу. Никто не спасся. Наемники оставили обезглавленную и перегрызшуюся за власть еретическую Церковь ее судьбе, поскольку не надеялись на оплату ратных трудов, а остальные – разделились, ибо одни из них толковали роковую молнию как кару, другие же считали, что Единый взял к себе лучших людей, дабы предстояли перед ним за победу.

Что бы то ни было, а, когда к нам на подмогу пришла королевская армия, мы уже отбились. За заслуги перед отечеством наш род был пожалован новыми землями, ранее принадлежащими Церкви Духовного Очищения, чем Альбиан немало рассердил Церковь официальную, и мой отец счел мудрым подарить вновь приобретенные земли одному из любимых им храмов. Конфликт угас, не успев разгореться, а отец, на старости лет оказавшись при дворе, погрузился в политические интриги. Меня же он определил в ученики к фра Туриано, но часто отрывал от учебы, с тем, чтобы я поглядел на его соратников и сказал, кто из них достоин доверия. Когда же учение было закончено, я в одночасье сделался придворным живописцем... И не столько благодаря связям отца – к тому времени он уже пять лет, как покоился в семейной усыпальнице, в Креда... Мои друзья старались для меня, но незримо...

Нет, это – еще не все, Паоло. Главное, что хотел я тебе сказать, не в этом. Ты видел мои картины, росписи, фрески... Наверно, заметил, что Творец у меня всегда изображен в одном и том же облике – высокого и сильного мужчины с характерным лицом. Равно, как и Святые Сподвижники. Когда ты будешь расписывать храмы, или же писать картины духовного содержания – не перевирай их черты. Помни – именно мы, люди, даем им силу. И в нашей власти сделать богов не только сильными, но и благосклонными к нам. Кузнец уже почти восстановил утраченную руку, так что жди – скоро настанет время свершений, и самые смелые мечты или самые жуткие предположения могут поблекнуть перед действительностью. Радостью или ужасом обернутся перемены, зависит лишь от тебя. И я надеюсь на твой зрелый не по возрасту разум и талант живописца.

Помни! Мы все надеемся на тебя.

... И четверо благородных обликом и сильных людей подвели маленького Наро к воротам, усыпанным цветами, и те открылись, и донна Пьетра взяла воспитанника за руку...

А Паоло, внезапно очнувшийся от видения, с первого взгляда понял, что дед его мертв, и созвал родню, а сам опрометью побежал в мастерскую.

Quote (xorxoy)

Но я был единственным ребенком отца моего, ибо мать моя умерла родами

довольно странное построение предложения

Quote (xorxoy)

от которого, казалось, ничто тайное не могло бы укрыться. Вся в волнах летнего ветра и зноя, она казалась древней богиней

попробуйте заменить одно из "казалось"

Quote (xorxoy)

Весна была еще в самом начале

нехорошо звучит, попробуйте перефразировать

Quote (xorxoy)

Тахор усиливался

становился сильнее, мб

Quote (xorxoy)

Черты его хранили на себе следы пытки

лучше "на себе" убрать

Так.. здорово, как всегда))
И, как всегда, - пунктуация. Очень много неоправданных знаков.